Из восторженных слов человек строит храм, а потом сам же ходит туда молиться

Существуют писатели, удел которых — мучить своими произведениями школьников. В этом их миссия. Плохая литература нужна, в том числе и для того, чтобы было с чем сравнивать хорошую. Как писал Пушкин в 15 лет: «Кладбище обрели // Ha самой нижней полке // Все школьнически толки, // Лежащие в пыли, // Визгова сочиненья, // Глупона псалмопенья, // Известные творенья // Увы! Одним мышам. // Мир вечный и забвенье // И прозе и стихам!».

Визгов из пушкинского стихотворения — это Степан Висковатов, популярный в своё время автор. Родился в селе Сторожна Порховского уезда Псковской губернии. Пишут, что он один из первых (после Сумарокова) перевёл на русский язык «Гамлета». Монолог Гамлета у него начинается так:  «Ничтожество? иль жизнь? — Чрез смерть мы обретем. // Смерть прекращает все желанья и мученья. // Но если смерть есть сон? И грозны привиденья // Предстанут возмущать почиющих покой?..» Этот так называемый перевод до сих пор иногда используют, когда ставят в русских театрах «Гамлета», хотя Висковатов пользовался не текстом Шекспира, а одноимённой пьесой французского драматурга Ж. Ф. Дюсиса.

Существует редкий рукописный список сатирического стихотворения «Дом сумасшедшего» Александра Воейкова, сочинённого после того, как спектакль по пьесе Висковатова затмил спектакль по пьесе Александра Шаховского: «На большой цепи железной // Шаховской вблизи сидит, // Проклиная жребий слезной, // В сильной горести пищит. // «Осмеял меня пред светом, // О неистовый нахал! // Висковатов! Ты Гамлетом // Славу у меня украл».

До успеха Висковатова Пушкину при жизни было далеко. И не в художественной одарённости тут дело. Наоборот, успеху одарённость только бы помешала. Надо было успеть написать пьесу «на злобу дня». Скорость была важнее таланта. И именно Висковатов написал «остросовременную» пьесу «Народное ополчение» — про сопротивление наполеоновским войскам. Иными словами, на сцене показывали не каких-то средневековых королей, а «народ».

Драматург Рафаил Зотов, о котором я писал здесь 8 ноября, рассказывал: «Теперь невозможно ни описать, ни вообразить себе тогдашних порывов всеобщего восторга… был случай, что один зритель, видя, как на сцене все приносят в дар свое имущество, бросил на театр свой бумажник, вскричав: „Вот возьмите и мои последние 75 рублей“».

Всеволод Апухтин говорил: «Невозможно описать, до какого исступления доведена была публика при сих новых представлениях, особливо, когда осьмидесятилетний старец, сединами украшенный, бывший в свое время честью и красотою российской трагедии и двадесять лет уже оставивший свое поприще, — словом, почтенный Иван Афанасьевич Дмитревский (актёр. — Авт.) представился взорам публики в виде престарелого инвалида, идущего пожертвовать отечеству драгоценнейшими вознаграждениями долговременной службы, трудов, пота и пролиянной крови — тремя медалями, некогда геройскую, а теперь уже бессильную, но все еще любовью к отечеству пламенеющую грудь его украшающими. Зрители выходили, так сказать, из себя и по окончании представления громкими восклицаниями и рукоплесканиями изъявляли чувство удовольствия и признательности, вызывали почтенного инвалида. Тронутый до глубины души старец благодарил публику прекрасной речью…»

Зрители «выходили из себя». Эта сцена объясняет невероятный успех Висковатого, чьё творчество было основано на «патриотических чувствах», и по этой шкале произведения того же Александра Пушкина казались в лучшем случае легкомысленными, а в худшем — вредными.

Как написал Константин Кузьминский в книге «Отечественная война и русское общество», «драма Висковатого была первым произведением, в котором нашла отражение современная эпоха, вернее, отдельный факт современной жизни. Написанная наспех, ad hoc, она попала в центр интересов публики и с энтузиазмом принималась зрителями, искавшими в пьесе не художественных красот, не точного снимка с жизни, а того гиперболизма, яркой окрашенности, приподнятости, что наполняло их самих…» «Патриотический угар» требует гиперболизма. Чувства должны захлёстывать. Идеальный зритель тот, кто швыряет на сцену кошелёк с последними деньгами. Угар, правда, потом быстро проходит. Вместе с деньгами.

Сейчас даже текст популярнейшей пьесы «Народное ополчение» отыскать сложно, а Степана Висковатова чаще всего вспоминают не благодаря его переводам, стихам и пьесам (вроде написанных или переведённых в Пскове пьес «Ксения и Темир», «Радамист и Зенобия», «Кребильона» и «Владимир Мономах»), а из-за его доносов. Так что самое известное произведение Степана Висковатова — не перевод «Гамлета», а его донос в полицейское управление, написанный бдительным драматургом в феврале 1826 года: «Прибывшие на сих днях из Псковской губернии достойные вероятия особы удостоверяют, что известный по вольнодумным, вредным и развратным стихотворениям титулярный советник Александр Пушкин, по высочайшему в бозе почившего императора Александра Павловича повелению определенный к надзору местного начальства в имении матери его, состоящем в Псковской губернии в Опоческом уезде, и ныне при буйном и развратном поведении открыто проповедует безбожие и неповиновение властям и по получении горестнейшего для всей России известия о кончине государя императора Александра Павловича он, Пушкин, изрыгнул следующие адские слова: "Наконец не стало Тирана, да и оставший род его не долго в живых останется!!" Мысли и дух Пушкина бессмертны: его не станет в сем мире, но дух, им поселенный, на всегда останется, и последствия мыслей его непременно поздно или рано произведут желаемое действие».

Написал словно пьесу сочинил («Пушкин, изрыгнул следующие адские слова…»). Очень сомнительно, что Пушкин такое «изрыгал». Зато история сохранила для нас «патриотическое» усердие Степана Висковатова, прекрасно понимавшего, к чему может привести такой донос. Но не только вдохновение и любовь к Отечеству заставляли Висковатова — переводчика с «пушкинского» на «висковатый» — сочинять подобные письма. Он служил чиновником в Особенной канцелярии министерства полиции в 1811-1825 годах, а с созданием III отделения сделался платным агентом, получая небольшое денежное вознаграждение за собранные слухи. Литературные успехи Висковатова оказались недолговечными. Своей славой он распорядился неумело и в 20-х – начале 30-х годов прозябал, если судить по его жалобам в письмах («дошел до крайности нужд в необходимостях», «молю убежища от тюрьмы и какой-нибудь кусок хлеба»). Но это, скорее, не от неудач, а от неумения распорядиться тем, что есть.

Не только Пушкин не любил творчество Вискватова. В рецензии на пьесу Кребильона «Родамист и Зенобия», переведённую уроженцем Порховского уезда, когда тот жил в Пскове в 1810 году, Василий Жуковский раскритиковал Висковатова как переводчика. По мнению Жуковского, это был совсем не перевод. «Переводчик» менял характеры героев. «Кребильйона переводчик совсем не вошел в Радамистов характер, — писал Жуковский. — Судите сами: русский Радамист начинает восклицанием: «О! если бы враги», и проч. Не думаю, чтобы такая живость была у места в начале. Свирепое отчаяние Радамиста, глубокое, но не живое чувство есть некоторым образом спокойствие; он должен выдти из него не вдруг — и первым его словам надлежало бы соответствовать такому ужасному состоянию духа. Перечитайте в оригинале…»

Как поэта Висковатова всегда тянуло либо на экзотику («Бредит, стонет Ангола // От кошмаров ночных и хинина…»), либо на что-то на редкость «патриотическое». Самые громкие его стихотворные произведения — славословие в адрес начальства. Конечно, вершиной лести стали стихи Висковатова, посвящённые Николаю I: «Молись же Богу, Русь святая! // Свершай торжественный обет: // И кровь, и жизнь — за Николая! // Как животворный Божий свет, // Нам благодатен царь надежный // Восшёл на трон... И в прах мятежны... // И адский умысел открыт: // В благом царе — Небес Содетель // Всю венценосцев добродетель, // Всё счастье подданным явит…»

Но самые мои любимые строки Степана Висковатова — другие. Они из того же стихотворения о царе, опубликованного в «Сыне отечества» в 1826 году: «Люби, люби нас... Благодатный! // Нам жизнь тебе вручить приятно, // Нам сладостно дышать с тобой…» Есть в этом что-то мазохистское. «Люби, люби нас... Благодатный!» Это же такой сладострастный стон. Если есть желание понять, что же творится в душе подобных Висковатому «патриотов», обслуживающих любую власть, то эти строки многое объясняют. Не знаю уж, насколько им действительно приятно вручать свою жизнь другому человеку, но снять с себя ответственность они не прочь. К тому же делают это они, как правило, не бескорыстно, не без основания надеясь на материальную поддержку.И она, бывает, приходит. Но впрок не идёт. Тем более что те, кому посвящены славословия, немного стыдятся такого откровенного подхалимства. Так случилось с Александром Бенкендорфом. Он почему-то не пришёл в восторг от угодничества Степана Висковатова. Существует письменное подтверждение этого.

«Милостивый государь Борис Яковлевич! – написал раздосадованный Бенкендорф петербургскому обер-полицмейстеру Борису Княжнину. - По дошедшим до меня многократным верным сведениям, титулярный советник Степан Иванович Висковатов позволяет себе во многих частных домах и обществах называться чиновником, при мне служащим или употребляемым под начальством моим по делам, будто бы, высшей или секретной полиции. Смешное таковое самохвальство, ни на чем не основанное, может произвести неприятное впечатление насчет распоряжений правительства, и потому я долгом считаю объяснить Вашему Превосходительству, что г. Висковатов не служит под моим начальством и никогда служить не может; что я, когда он написал Оду на восшествие на Престол ныне блаженно царствующего Государя Императора, представил оную Его Величеству и удостоился получить от щедрот Монарших алмазный перстень взамен Высочайшего благоволения к сему произведению г. Висковатова. Вот на чем основывается все мое знакомство с сим чиновником…». И так далее в том же духе. Висковатов пытался монетизировать свой временный успех, но не получилось. Перестарался, выдавая желаемое за действительное. Так что пришлось Борису Княжнину вызвать агента Висковатого к себе и взять с него расписку, подтверждающую, что он ознакомлен с отношением начальника III отделения. Больше Висковатов, вроде бы, доносов не писал (бесплатно не работал), но оду Бенкендорфу всё же на всякий случай сочинил.

Агент III Отделение Локателли в 1828 году доносил управляющему III Отделения Максиму фон Фоку: «Многие смеются над известным Висковатовым, который напечатал в N XI Русского журнала "Благонамеренный" стихи, обращенные им к генералу Бенкендорфу. Находят, что они очень плохи и преисполнены подлой лести».

А потом Висковатов исчез. Навсегда.

До конца не понятно, что с ним произошло. В письмах он много жаловался, что «должен просить милостыню во имя Христа Спасителя», искал деньги для привычной ему жизни, которых всегда не хватало. Он просил «дать какую-нибудь благодетельную денежную помощь несчастному - прожившему полвека в довольствии и на эту минуту не знающему, чем пропитать себя и не имеющему даже приличной одежды». А ведь когда-то ему сопутствовал небывалый успех – если судить по словам Рафаила Зотова: «Ввечеру давали на Малом театре первое представление новой драмы «Всеобщее ополчение», и подобного успеха, подобного восторга, верно, никто не видал ни при одной пьесе».

Вдобавок, в 1830 и 1831 годахбыла  в Петербурге сильнейшая эпидемия холеры, начавшаяся в 1829 году в долине Ганга и дошедшая до наших краёв. По официальным данным, в России заболело 466 457 человек, а умерло 197 069 человек… Был ли среди них Висковатов? Неизвестно. Но он вышел из петербургского дома летом 1831 года и больше не возвращался. Тела его не нашли.

По столице распространялись необоснованные слухи о том, что в эпидемии холеры виноваты поляки (в это время проходило очередное польское восстание). В июне вспыхнул холерный бунт. Холерную больницу на Сенной площади толпа бунтовщиков разорила, попутно убив нескольких медиков и полицейских… Примерно тогда же 45-летний Висковатов и исчез. Так что при отсутствии нормального портрета, иллюстрацию я подобрал соответствующую: картину Павла Федотова «Во всём холера виновата».

«Молись же Богу, Русь святая! // Свершай торжественный обет: // И кровь, и жизнь - за Николая» - как написал  Степан Иванович Висковатов.

Кто знает, откуда может снизойти благодать?
Где можно найти вдохновение, где потерять…
Кто знает, как вдохновляют царь, фараон или хан.
Из восторженных слов человек строит храм,
А потом сам же ходит туда молиться,
Источая восторги - невзирая на лица.
Чувство восторга такое, что не передать.
Кто знает, откуда может снизойти благодать?
Кто знает, отчего вырастают крылья
И от чего вдохновение перекрыли?
Либо встать на своём и держать оборону,
Либо бить возле короны поклоны,
Что-то одно – для того, чтоб узнать,
Как в слезах растворяется благодать.