Поражают столь резкие перемены. Так шакалы меняются местом с гиеной

Из всех поэтов, которые попадают в большие антологии, больше всех стихотворений о Пскове написал Саша Чёрный. Я насчитал как минимум чёртову дюжину таких стихотворений.  В основном, это не сатира, а зарисовки, вроде: «На Пскове, где рыбный ряд, // Барки грузные скрипят: // Здесь - снетки, там - груды клюквы, // Мачты - цвета свежей брюквы…». Псков заполнился эмигрировавшему из советской России Саше Чёрному по многим причинам, одна из которых была в том, что это был последний русский город, который он видел.

За рубежом Саша Чёрный (Александр Гликберг) спасался не раз. И до революции, и после. Его язвительные стихи задевали представителей любой власти. Это было настоящее признание. Первое же его стихотворение «Чепуха», подписанное псевдонимом «Саша Чёрный», вызвало скандал. «Трепов - мягче сатаны, // Дурново - с талантом, // Нам свободы не нужны, // А рейтузы с кантом...».  Ничего особенного. По сути, частушки на злобу дня. Вот только дни были действительно злобные – первая русская революция. Журнал «Зритель» с «Чепухой» вышел 27 ноября 1905 года. «Витте родиной живёт // И себя не любит. // Вся страна с надеждой ждёт, // Кто её погубит...». Журнал «Зритель» после таких куплетов закрыли. Первую книгу - «Разные мотивы», цензура тоже запретила. Саша Чёрный вынужден был уехать в Германию – учиться в университете.

В 1906 году он написал: «Дух свободы... К перестройке // Вся страна стремится, // Полицейский в грязной Мойке // Хочет утопиться. // Не топись, охранный воин,- // Воля улыбнётся! // Полицейский! Будь покоен: // Старый гнёт вернётся...». Гнёт вернулся обновлённым.

Понятно, за что Сашу Чёрного одни так любили, а другие – по-настоящему ненавидели.  Это была зарифмованная публицистика, отталкивающаяся от газетных новостей: «От русского флота остались одни адмиралы - // Флот старый потоплен, а новый ушёл по карманам...».

Благодаря своим сатирическим стихам к концу десятилетия Саша Чёрный стал в России почти «поп-звездой» («не было такой курсистки, такого студента, такого врача, адвоката, учителя, инженера, которые не знали бы / его стихов / наизусть»).

Но в какой-то момент Саша Чёрный устал от всего этого. По сути, писателей, печатавшихся под псевдонимом «Саша Чёрный», было несколько. Один – язвительный сатирик, мгновенно откликающийся на всё, что происходило вокруг. Другой – автор-фантаст. Например, автор рассказа «Пушкин в Париже» («Пушкин, поселился в отеле Гюго на улице Вожидар, по целым часам роется у букинистов на набережной Вольтер и упорно нигде в русских кружках не показывается…»). Но он был ещё и детский писатель, автор «Детской азбуки», сказок и детских стихов. О нём говорили: «Он наделён каким-то вечным детством». Дети всех национальностей, даже не зная языка, безошибочно  угадывали в Саше Чёрном «своего».

Это вечное детство сказывалось не только в его детских произведениях. Детская непосредственность приводила к тому, что он и в жизни часто вёл себя бесхитростно, не приспосабливался. О нём писали: «Саша  любил всё  земное, дышащее и ползающее, летающее и цветущее». Он говорил: «Никогда  не  обижай живое существо, пусть это таракан или бабочка. Люби и уважай их жизнь, они созданы, как и ты сам, для жизни и радости». Это слова участника Первой мировой войны и свидетеля трёх революций. С такими взглядами в послереволюционной России ему делать было нечего.

Уже в эмиграции у Саши Чёрного состоялся разговор об отношении к советской России. Ему говорят: «Что вы знаете о новой России, вы, живший там без году неделю?». Он отвечает: «Новую, послеоктябрьскую Россию я видел месяца четыре в Пскове и месяцев семь в Вильно. Какой стаж необходим, чтобы иметь право судить об этой Не-России?» - «В вашем захолустном Пскове была только первая раскачка. А Вильно! Тоже, подумаешь, большевики: виленские наборщики и литовские кустари… Только тот, кто неделю за неделей все эти годы прожил там, в состоянии понять колоссальный сдвиг, который…». - «К чёрту ваш сдвиг! – восклицал Саша Чёрный. - Я сравнивал то, что видел, с рассказами бежавших потом киевлян, петербуржцев, псковичей. Одно и то же – до одурения. Разница только в количестве проломленных черепов. Чума – всегда чума, однообразно-нудная, как бред пьяного лопаря… Вспомните-ка у Уайльда: «чтобы узнать, какого качества вино, нет необходимости выпить всю бочку». Я выпил ведро, вы три бака. Вот и весь ваш опыт…»

Следствием жизни Саши Чёрного в Пскове стали не только его лирические зарисовки о Пскове: «На глади Великой смешной пароходик чуть больше мизинца, // Белеет безмолвный собор-исполин. // Под вышкой сереют корявые стены детинца. // На облаке - сонный, вечерний кармин…». В эмиграции, на основе записей, сделанных в псковском госпитале, Саша Чёрный написал «Солдатские сказки». Санитар Саша Чёрный помогал писать раненым письма домой. Попутно он записывал солдатские  истории – выдуманные и настоящие. В итоге возникли «Солдатские сказки»: «Мирная война», «Солдат и русалка», «Армейский спотыкач», «Корнет-лунатик», « Штабс-капитанская сласть», «Ослиный тормоз», «Кавказский черт», « С колокольчиком», « Кабы я был царем…»… Жанр странный, но тем он и интересен.

Саша Чёрный видел Псков мирным и военным… Видел его при царе, при большевиках, при немцах… Но запомнился он ему, судя по стихам, всё-таки сказочно-мирным: «Молчит игрушка-монастырь, - //  Синеют главы на лазури. //  Река, полна весенней дури, // Бормочет радостный псалтырь...»

Некролог Саше Чёрному подготовил Владимир Набоков, которому Саша Чёрный в эмиграции очень помог. Набоков написал, что после Саши Чёрного «осталось всего несколько книг и тихая прелестная тень».

Накануне смерти Саша Чёрный (его не стало 5 августа 1932 года) отправил в парижскую газету новое стихотворение «На холме»: «Выбрав место у тропинки, // Где сквозь бор синеет море, // Где вдали бельишко сохнет // На бамбуковом заборе, // Я принёс большую доску, – // Пар дымился над ушами! – // И четыре толстых ножки // Обтесал карандашами... // Вбил их в землю – слон не вырвет!..» Это было описание его безмятежных дней в Провансе, где у него появился уютный домик и где он получал несказанное удовольствие от работы в саду.

От него остались несколько книг и тихая прелестная тень? Что ж, это немало.

Не подумайте, что то, что напечатано ниже – стихи о Саше Чёрном. Нет, они о брюкве и ананасе.

Все таблички здесь – в винительном падеже,
А все истерички – настороже.
Ближе к полудню начнёт греметь ледоход.
Зеваки встанут, набрав воды в рот.
Затем будет званый ужин, из тех, что разом
Выложит брюкву заодно с ананасом.

Брюква и ананас.
Здесь не хватало только вас.

Выходит герой. Он накапал на новые брюки.
Теперь его блюдо: ананасы с брюквой.
Поражают столь резкие перемены.
Так шакалы меняются местом с гиеной.
Включается группа продлённого дна.
Группа копает, она голодна.

Брюква и ананас.
Здесь не хватает только вас.

Герой в грязных брюках доходит до края,
А истерички его прикрывают.
Зеваки, набравшись воды из реки,
Молчат – и женщины, и мужики.

Если брюкву и ананас
Раскрошить в подогретый квас,
То получится блюдо,
От которого лопнет посуда.

Брюква и ананас.
Кто сможет скрестить вас?

Группа продлённого дна
Невооружённым взглядом уже не видна.
Её видит только герой,
И он за группу горой.
Пока зеваки покорно молчат,
Любое дело можно начать,
Углубляя и без того глубокое дно,
Из которого выбраться не дано.
Наш герой, кое-как отстирав штаны,
Копает подземный ход из страны.
Между брюквой и ананасом разница невелика.
Но важно вовремя включить дурака.

Брюква и ананас,
Вы наш неприкосновенный запас.